Затем свет проник в мои глаза, и я с удивлением обнаружил, что пробудился. Склонившийся Уоткин светил мне в лицо фонарем. Он сказал: «Оно погибло. Поднимайся скорее». Он отвернулся от кровати, снова погружая меня в тень. Одеваясь, я сильно дрожал. Я видел, как старик из ноздри придворной дамы зубами вытягивает дух шипящего демона. Уму непостижимо! Его мантия была украшена роскошным узором из пионов на снегу, но я больше не доверял солнцу.

Я вошел в мастерскую, когда Уоткин убирал все с огромного стола. На нем он обычно смешивал свои порошки и препарировал рептилий: в их крошечном мозгу была особая доля. Если ее растолочь, высушить и добавить в зелья, они начинали действовать гораздо быстрее.

— Сбегай за пером и бумагой, — сказал он. — Мы все запишем.

Я сделал, как мне было велено, и принялся помогать ему.

В какой-то момент он попытался поднять большой хрустальный шар с голубым порошком, и его тонкие запястья задрожали от усилия. Я подхватил шар, когда он уже выскальзывал из его ладоней.

Внезапно в воздухе разлился аромат роз и корицы. Волшебник принюхался и предупредил, что оно вот-вот прибудет. Шестеро охотников несли тело, распростертое на трех походных носилках и укрытое потрепанным гобеленом. На нем была выткана сцена из Войны Ив, и до настоящего момента он висел в коридоре, ведущем от Сокровищницы к Фонтану Сострадания. Мы с Уоткином отступили на шаг, пока темнобородые охотники, кряхтя и скрипя зубами, водружали носилки на стол. Когда они покидали наши покои, учитель одарил каждого маленьким свертком порошка, перевязанным лентой. Подозреваю, то был афродизиак. Перед тем как получить свою награду и удалиться, последний из охотников взялся за угол гобелена и, высоко подняв его, обошел вокруг стола, открывая взору мантикору.

Я лишь бросил взгляд и тут же отвернулся, движимый инстинктом. Опустив глаза, я слушал, как мурлычет, взвизгивает и щебечет старик. Густое облако аромата, исходившее от существа, тяжким грузом давило мне на плечи, и я услышал, как загудели мухи. Волшебник влепил мне пощечину и принудил поднять взгляд. Невозможно было противиться его руке, сжимавшей мне затылок.

Малиновый. Оттенки малинового. Различив цвет, я увидел зубы; прошло время, прежде чем я смог разглядеть что-либо еще. Одновременно улыбка и гримаса боли. Я заметил львиные лапы, мех, грудь, эти длинные дивные волосы. Сияющие пластины хвоста переходили в гладкое острое жало; на его кончике выступила пузырем капля яда.

— Запиши это, — велел Уоткин. Я нащупал перо. — Мантикора женского пола, — продиктовал он. Я записал это вверху страницы.

Волшебник сделал шаг, и шаг этот, казалось, тянулся целую минуту. Затем он шагнул еще и еще и принялся медленно обходить стол, изучая существо со всех сторон. В правой руке у него была трость; набалдашником ей служило резное изображение его же головы. Наконечник не касался земли.

— Нарисуй ее! — приказал он.

Я принялся за дело, в котором был едва сведущ. И все же я изобразил ее — человеческая голова и торс, могучее тело льва, хвост скорпиона. Оказалось, что это был мой лучший рисунок, но и он был ужасен.

— Я впервые увидел подобное ей существо еще мальчиком, — заговорил Уоткин. — Мы с классом пошли на прогулку к озеру. Мы только вышли из сада на бескрайний луг с желтыми цветами, как моя учительница, женщина по имени Леву, у нее еще была родинка в углу рта, одной рукой приобняла меня за плечо, а другой указала вдаль и прошептала: «Посмотри! Это мантикоры, муж и жена». И я увидел их: размытые багряные пятна, что лакомились низко висевшими фруктами на самом краю луга. Вечером, когда мы возвращались домой, то почувствовали их особую вибрацию, и эта пара напала на нас. У каждого было по три ряда зубов, которые двигались с безупречной синхронностью. Я смотрел, как они пожирают учительницу, и пока она исповедовалась мне, погружаясь в безумие, я читал за нее молитвы, а чудовища декламировали стихи на каком-то неведомом языке и слизывали с губ кровь.

Я записал все, что рассказал мне Уоткин, хотя не был уверен, что это относилось к делу. Он ни разу не взглянул мне в глаза. Все шагал, шагал медленно вокруг существа, легонько прикасаясь к нему тростью, украдкой заглядывая в темные впадины ее тела.

— Ты видишь лицо? — спросил он меня, и я ответил, что да, вижу. — Если бы не эта дьявольская улыбка, она была бы прекрасна, — произнес он.

Я попытался представить себе ее без улыбки, но моему внутреннему взору предстала только улыбка без нее. Достаточно сказать, что кожа ее была малиновой, как и мех, а глаза подобны желтым бриллиантам. Ее длинные волосы обладали собственным разумом — ало-сиреневые плети, послушные воле хозяйки. И эта улыбка…

— Она жила совсем рядом со мной, и волосы ее были так же длинны, но казались чистым золотом, — продолжил Уоткин, указывая на мантикору. — Я был чуть моложе, чем ты сейчас, а она чуть старше. Лишь однажды мы ушли в пустыню вместе и спустились в дюны. Там, под землей, среди руин, мы увидели морду горбатой обезьяны, вырезанную из камня. Мы вместе легли перед ней, поцеловались и заснули. Родители и соседи разыскивали нас. Глубокой ночью, когда она спала, ветер подул сквозь сжатые губы каменного лица, предупреждая меня о предательстве и о времени. Когда она проснулась, то сказала, что во сне ходила к океану и рыбачила с мантикорой. В следующий раз мы поцеловались на нашей свадьбе… Нарисуй это! — вдруг закричал он.

Я старался как мог, но не знал, должен ли изображать мантикору или волшебника с ней на пляже.

— И вот еще что, касательно улыбки… — сказал он. — Она постоянно, непрерывно шлифует естественный вращательный механизм хорошо смазанных челюстей и зубов в три ряда. Даже после смерти, в могиле, мантикора пережевывает кромешную тьму.

— Мне нарисовать это?

Он принялся вышагивать. Через несколько секунд ответил «нет». Затем, положив трость на краешек стола, он взял лапу существа в обе руки:

— Посмотри на этот коготь. Как думаешь, сколько голов он отделил от тела?

— Десять.

— Десять тысяч, — проговорил Уоткин, отпуская лапу и заново берясь за трость. — А сколько теперь голов оторвет?

Я не ответил.

— Лев — это мех, мышца, жила, коготь и скорость. Вот пять ингредиентов неизмеримого. Однажды правитель королевства Дриша поймал и приручил выводок мантикор. Он водил их на битвы на железной цепи в тысячу звеньев длиной. Они прогрызали первые ряды нападавших игридотов с тем же искусным упорством, которое их высочество оставляет лишь для самых отборных лакомств.

— Записать это?

— До последней слюнявой гласной, — сказал волшебник, кивая и медленно передвигаясь. Его трость наконец ударила об пол. — Считают, что в однокамерном сердце мантикоры плавает другой орган, еще меньше. В центре этого меньшего органа есть крошечный золотой шарик — из самого чистого золота, которое только можно вообразить. Такого чистого, что оно съедобно. И, как мне говорили, если его съесть, то тебе миллион ночей будут сниться полеты в небе.

У меня был дядя, который выследил зверя, умертвил его, вынул золотой шарик и съел его. После этого разум к нему возвращался лишь пять раз в день. Руки его всегда были воздеты к небу, язык болтался, глазные яблоки дергались. Однажды ночью, когда никто не видел, он ушел из дому и забрел в лес. До нас доходили сообщения об оборванном святом муже, но затем один посетитель принес дядины кольцо и часы и сказал, что нашли его голову. Как только мы поместили ее для безопасности под стеклянный колпак, я сотворил над ней свое первое чудо и заставил рассказать о последней встрече с мантикорой.

Уоткин помолчал, а затем сказал:

— После того как мы закончим, возьми прядь этих волос, мальчик. Когда придет время состариться, завяжи ее узлом и храни в жилетном кармане. Это отведет от тебя опасность… в некоторой степени.

— Они быстро бегают? — спросил я.

— Быстро? — переспросил он и остановился. Легкий бриз пробежал через окна и портики мастерской. Он повернулся и посмотрел в окно. Грозовые тучи, буйные заросли живой изгороди, влажный аромат роз и корицы. Мухи уже роились повсюду. — Очень быстро. Рисуй. Обрати внимание, — продолжил он, — ран на теле нет. Не охотники убили ее. Ее прикончила старость, а они нашли тело.