— Алисса, разве ты не любишь меня? — внезапно воскликнул он.

Наступила неловкая пауза, а затем:

— Конечно, люблю. Но, пожалуйста, уйди и оставь меня в покое.

Мистер Мьюр так переживал за Алиссу, что заснуть ему удавалось лишь на час или два, да и тогда его терзали кошмары. Белая кошка! Мерзкая удушающая тяжесть! Мех у него во рту! И все же, проснувшись, он думал лишь об Алиссе. О том, как, вернувшись домой, она не вернулась к нему.

Он лежал на своей одинокой постели среди спутанных простыней и хрипло рыдал. Однажды утром он погладил подбородок и нащупал щетину: вот уже несколько дней он забывал побриться.

С балкона он порой видел белую кошку, что прихорашивалась на садовой ограде — она была больше, чем он припоминал. Полностью отошла после его нападения. (То есть если вообще пострадала. Если кошка на садовом заборе была той же самой, что забрела в его кабинет.) Ее белый мех словно горел в солнечных лучах. Ее глубоко посаженные глаза были крохотными золотыми угольками. Мистер Мьюр испытал небольшой шок: какое прекрасное создание!

Хотя, естественно, в следующий миг он понял, кто это был.

Одним дождливым ветреным вечером в конце ноября мистер Мьюр вел машину по асфальтовому шоссе над рекой. Алисса молчала в соседнем кресле. Упорно молчала, думал он. На ней были черная кашемировая накидка и мягкая черная шляпка из фетра, что плотно прилегала к голове и закрывала почти все волосы. Этих вещей мистер Мьюр на ней раньше не видел, и по их стильному аскетизму он догадывался, что она все больше отдаляется от него. Когда он помогал ей выйти из машины, она пробормотала «спасибо» тоном, который подразумевал «Ох, неужели тебе обязательно нужно ко мне прикасаться?» И мистер Мьюр склонился в легком шутливом поклоне, стоя под дождем без головного убора.

А ведь я так любил тебя.

Теперь она не разговаривала с ним. Сидела, отвернув от него свой красивый профиль. Будто завороженная дождем, что хлестал по окну, рябой рекой, которая вспенилась под мостом, порывами ветра, сотрясавшими их машину английской сборки, пока мистер Мьюр все сильнее давил на педаль.

— Так будет лучше, моя дорогая жена, — сказал мистер Мьюр тихо. — Даже если ты и не любишь другого, мне очевидно, что и меня ты не любишь тоже.

От этих торжественных слов Алисса виновато вздрогнула, но в глаза ему все же не посмотрела.

— Дорогая? Ты понимаешь? Так будет лучше. Не пугайся.

Мистер Мьюр все прибавлял скорость, автомобиль все сильнее трясся на ветру, и Алисса зажала рот руками, словно пытаясь заглушить любые возражения; она, не отрываясь, глядела в одну точку, и мистер Мьюр тоже, как завороженный, смотрел на мелькание дороги.

Только когда мистер Мьюр отважно повернул передние колеса машины к дорожной ограде, решимость Алиссы дала слабину: она несколько раз слабо вскрикнула, вжимаясь в сиденье, но и не попыталась оторвать его руки от руля. Так или иначе, через миг все уже закончилось: машина налетела на ограждение, покрутилась в воздухе (или это только показалось?), упала на каменистый холм, взорвалась пламенем и перевернулась на крышу.

Он сидел в кресле с колесами — в инвалидном кресле! Он думал, что это за прекрасное изобретение, что за гений его создал!

Хотя он был полностью парализован и был не в состоянии передвигать кресло по своему желанию.

И, в любом случае, у него, как у слепца, вообще не было желаний! Он был вполне доволен оставаться на месте, если это место было не на сквозняке. Невидимая комната, в которой он теперь обитал, по большей части приятно обогревалась, но все же время от времени его атаковали непредсказуемые потоки холодного воздуха. Он боялся, что температура его тела не сможет оставаться неизменной под влиянием внешних воздействий.

Он забыл названия многих вещей и особо не горевал. И в самом деле: незнание имени смягчает жажду обладания самой вещью, которая, подобно призраку, кроется за названием. И, разумеется, благодарить за это он во многом должен был свою слепоту. И он был благодарен!

Слеп, но не безнадежно слеп: ибо он мог видеть (вернее, не мог не видеть) пятна белизны, оттенки белизны, поразительные переходы белого в белое, которые, будто крохотные водовороты, кружились в потоке, что проносился над его головой, то останавливаясь, то продолжая течение. Эта река была лишена формы и очертаний, в ней не было никаких грубых намеков на предметы в пространстве….

Судя по всему, он перенес не одну операцию. Он не знал, сколько именно, и ему это было безразлично. В последние недели с ним заводили серьезные разговоры о еще одной возможной операции на мозге, целью которой (предположительно) было восстановление двигательной функции пальцев на левой ноге, если он правильно все понял. Если бы он мог, он бы рассмеялся, но, с другой стороны, достойное молчание тут было уместней.

Милый голос Алиссы присоединился к всеобщему хору, выступавшему с вялым энтузиазмом, но, насколько ему было ведомо, операция так и не состоялась. Или, если ее и провели, то никакого ощутимого результата она не произвела. Пальцы на левой ноге были так же далеки и так же неподвижны, как и все прочие члены его тела.

— Как тебе повезло, Джулиус, что появилась другая машина! Ты ведь мог умереть!

Судя по всему, Джулиус Мьюр ехал на своем автомобиле в жуткую грозу по узкой дороге Ривер-роуд, что была проложена высоко над берегом; вопреки своему обыкновению, он превысил скорость, потерял управление, врезался в ограждение, которое оказалось слишком хлипким, и перелетел на другую сторону… «Чудом» его выбросило из горящих обломков. Две трети костей в его хрупком теле переломались. Множественные трещины в черепе. Компрессионный перелом позвоночника. Прободение легкого… Вот так Джулиус очутился здесь, в месте своего последнего отдохновения, в этом месте молочно-белого умиротворения — собранный из кусочков, что разлетелись в разные стороны, как осколки лобового стекла.

— Джулиус, дорогой? Ты не спишь?

Знакомый голос с решительными нотками жизнерадостности звучал из тумана, и он пытался подобрать для него имя. Алисса? Или нет, наверно, Миранда? Какое из двух?

Порой, иногда даже в его присутствии, говорили, что однажды его зрение, возможно, частично восстановится. Но Джулиус Мьюр едва ли это слышал, и едва ли его бы это тронуло. Он жил ради тех дней, когда, пробудившись от дремоты, он чувствовал, как к нему на колени опускается нечто пушистое и теплое — «Джулиус, дорогой, сегодня у тебя особый гость!» — мягкое, но на удивление тяжелое; то, от чего исходил жар, но жар приятный; поначалу кошка вертелась (этим зверькам обязательно надо покружить, определяя самое уютное место, а потом уж усесться), но уже через несколько минут становилась восхитительно расслабленной и принималась ласково массировать его ноги когтями и мурлыкать, а потом погружалась в сон одновременно с ним. Ему бы хотелось, преодолев молочное мерцание, увидеть ее особую белизну; конечно, приятно было бы хоть раз еще почувствовать мягкий, изумительно шелковистый мех. Но он слышал гортанное мелодичное мурлыканье. Он мог ощущать — хотя бы отчасти — теплый пульсирующий груз ее тела, чудо ее загадочного существования рядом с его собственной жизнью. И он был бесконечно за это благодарен.

— Любовь моя!

Сегодня Джойс Кэрол Оутс — одна из наиболее почитаемых и плодовитых авторов в Соединенных Штатах. Она пробовала себя во всех жанрах и формах. Пылкий интерес к готической литературе и психологическому триллеру побудил ее писать мрачные остросюжетные романы под псевдонимом Розамонд Смит, а также создать множество рассказов — их оказалось так много, что хватило на пять сборников, включая недавние «Музей доктора Мозеса: рассказы о тайнах и интригах» («The Museum of Dr. Moses: Tales of Mystery and Suspense») и «Дикие ночи! Рассказы о последних днях По, Дикинсон, Твена, Джеймса и Хемингуэя» («Wild Nights!: Stories about the Last Days of Poe, Dickinson, Twain, James, and Hemingway»). Также она выступила в качестве редактора сборника American Gothic Tales («Американские готические рассказы»). Ее новелла «Зомби» выиграла премию Брэма Стокера.